«Никакой самодеятельности, — я осторожно положил трубку обратно на рычажки. — Ждать, ждать».

Семичасовой выпуск новостей по радио оригинальностью не отличался: доблестная Шестая армия сражается на Волге, у русских отбита высота такая-то, ожесточенные схватки в северной части Сталинграда. Африканский корпус Роммеля героически сопротивляется британским силам в районе Эль-Аламейна. Денежная реформа в Бразилии. Театральный фестиваль в Париже.

— Мне слегка нездоровится, — я забрал плащ и вышел в секретарскую. — Поеду домой. Распоряжения прежние: оперативные дежурные обязаны разбудить меня в случае любой чрезвычайной ситуации.

— Разумеется, господин министр. Всё как обычно.

Нарочно сделал круг по Берлину на автомобиле. От Паризиенплатц до Фридрихштрассе, на север, налево по Инвалиденштрассе до Гауптбанхофа. Тишина. Обычная городская жизнь с поправками на военное время.

Ничего не вышло? «Кондор» фюрера должен был прибыть в Растенбург самое позднее к трем пополудни!

— …Что-нибудь случилось? — Маргарет за ужином посматривала на меня с вполне объяснимой тревогой. — Альберт, ты бледен.

— Н-нет, — против воли заикнувшись, ответил я. — Очень устал. И аппетита нет. Уложишь детей без меня? Я недолго позанимаюсь в кабинете, хорошо?

Радиоприемник я решил не включать принципиально. Извлек из портфеля рабочие бумаги, попытался сосредоточиться. Получилось, еще со студенческих времен я приучил себя относиться к работе с полной самоотдачей.

Напольные часы отзвонили одиннадцать. Половину двенадцатого. Без четверти. Полночь.

Я отправил документы в стол и пошел в ванную комнату.

— Альберт, — меня сильно трясли за плечо. Жена. — Альберт, пожалуйста!

— Что? — я вскинулся, вынырнув из незапомнившегося сна. Знаю только, что это был кошмар. — Телефон? Передай, я сейчас спущусь.

— Военные. Окружили дом. Пока не входят. У въезда в сад бронеавтомобиль… И полевая жандармерия.

— Черт… Где мой халат?

Первым делом посмотрел на часы. Семь часов десять минут.

— Я хотела разбудить Хильду и Фрица, пора в школу. Госпожа Кох готовит на кухне завтрак, она первая увидела…

Я подошел к окну, слегка отодвинул штору. Точно — на улице, в рассветных сумерках, за воротами поместья стоит бронемашина, солдаты. Много, не меньше трех взводов. Два черных «Опеля».

— …По радио передают только военные марши и Вагнера, — полушепотом продолжала Маргарет. — Я хотела послушать новости, но диктор сказал, что через два часа будут передавать сообщение чрезвычайной важности и обращение верховного главнокомандующего вермахта к нации.

— Как? — я резко развернулся. — Не «фюрера и верховного главнокомандующего», а просто «главнокомандующего»? Ты точно запомнила?

— Да… Альберт, я боюсь за детей. Что происходит?

— Успокойся и возьми себя в руки. Если… Если случится что-нибудь непредвиденное, забирай малышей и немедленно отправляйся к родителям в Гейдельберг. Я пока ничего не знаю… Пойдем вниз, звонок. Повторяю: будь абсолютно спокойна!

Это арест, почти наверняка. Дело провалено. Доигрались в вершителей судеб!

Домоправительница Дагмар Кох с перепуганным видом стояла у распахнутой двери.

— Капитан Штельцер, адъютант начальника гарнизона Берлина генерала фон Корцфляйша, — представился молодой военный.

За его спиной стояли четверо: лейтенант и два ефрейтора, вооруженные автоматами. С ними офицер СД в звании гауптштурмфюрера.

— Это вы Бертольд Конрад Герман Альберт Шпеер?

— Да, это я, господин капитан. Чем обязан визитом?

— Могу я попросить ваши документы, удостоверяющие личность?

— Вы спятили, капитан?! Я министр правительства! Фотографий в газетах не видели? В чем…

— Документы, пожалуйста, — вежливо, но непреклонно потребовал Штельцер. — Я обязан знать в точности.

— Маргарет, удостоверение рейхсминистерства у меня во френче, будь добра принести. Госпожа Кох, найдите в кабинете мой общегражданский паспорт, он в верхнем ящике стола слева, там не заперто… Возмутительно! Капитан, вы понимаете, что я вынужден буду сообщить о ваших действиях в Управление имперской безопасности? Вы позволите позвонить?

— Через пять минут вы сможете звонить куда угодно. Удостоверение и паспорт перекочевали в руки Штельцера. Изучил. Вернул с коротким кивком.

— Господин Шпеер, — чеканя каждое слово, произнес капитан, — я обязан доставить вас на Вильгельмштрассе для представления его превосходительству рейхспрезиденту Германской империи генерал-фельдмаршалу Иобу-Виль-гельму фон Вицлебену. Я же отвечаю за вашу личную безопасность.

— О, господи… — только и выдавила Маргарет. Я потерял дар речи. Итак, невозможное стало возможным. Они это сделали.

Но при чем тут фон Вицлебен? Рейхспрезидент? Что за вздор?

— Вы позволите одеться, капитан?

— Разумеется. Убедительно прошу вас поторопиться. Обстановка в столице сложная.

— Э-э… Понимаете ли капитан, у меня семья… Маленькие дети.

— Это предусмотрено приказом коменданта. Ваш дом останется под охраной двух взводов и жандармерии, в случае необходимости госпожу Шпеер и детей перевезут в рейхсканцелярию.

— Полагаю, для… для предстоящей встречи с господином Вицлебеном больше подойдет штатский костюм, — от потрясения, неожиданности и постепенно охватывающего чувства смятения я не сумел сказать ничего, кроме сказочной по своему размаху глупости. — Как думаете?

— Не вправе советовать, — нейтрально ответил капитан.

— Я могу спросить?

— Умоляю, господин Шпеер, без лишних слов, время коротко, — отрубил Штельцер.

— Как адъютант коменданта столицы вы обязаны знать. Осуществляется план «Валькирия»?

— Так точно, — опередил капитана впервые заговоривший незнакомый гауптштурмфюрер. Козырнул. — Мой непосредственный начальник обегруппенфюрер Гейдрих приказал передать вам следующее, дословно: «День W». Вы должны знать.

— «День W», — как сомнамбула повторил я. — Но… Где фюрер?

— Вчера, примерно в полдень по берлинскому времени, вылетевший из Смоленска самолет фюрера исчез, его до сих пор не нашли. Скорее всего, авиакатастрофа. Войска гарнизона Большого Берлина подняты по тревоге, введены в действие все директивы плана «Валькирия». Пожалуйста, не задерживайте, доктор Шпеер. Вас ждут…

ЗАВЕРШЕНИЕ ТОМА ПЕРВОГО

IHRE EVE

3 ноября 1942 года. Белоруссия

Впартизанском отряде «Сталинское знамя» с комиссара Шмулевича сильно удивлялись и относились к нему странно: каждый понимал, что обойтись без Шмулевича напрочь невозможно, человек он дельный и полезнейший, но слишком удивительный. Решительно не такой, как все. Достаточно упомянуть, что обращались к нему всегда по имени и отчеству; не «товарищ комиссар» и не «товарищ Шмулевич», а непременно «Семен Эфраимович». Он сам настоял, мягко, однако непреклонно, еще летом 1941 года, когда в едва сбившемся отряде, вынужденном остаться далеко за линией фронта, состояло всего-навсего одиннадцать человек списочного состава.

Обитал единоличник Шмулевич в собственном блиндаже, пускай и маленьком, одевался всегда чисто и аккуратно, трофейными немецкими шмотками брезговал, иногда предпочитал гражданское (вообразите только — в лесу он вполне мог надеть пиджак с галстуком и светлой рубашкой!), но чаще носил повыцветшую форму лейтенанта НКВД, каковым некогда и являлся в действительности.

Разговаривал тихо и вежливо, никто ни разу не слышал, чтобы комиссар повышал голос. К каждому обращался на «вы». В блиндаже содержал массу книг, от классиков марксизма (должность обязывала) до старорежимных изданий Льва Толстого с «ятями» и «ерами».

Роста Семен Эфраимович был среднего, возрастом чуть за сорок, всегда носил очки в тонкой золотой оправе. Маленькие «гитлеровские» (ну или почти как у врага народа Генриха Ягоды) усики под носом были устоявшейся частью облика, прочей растительности на лице не имелось: комиссар аккуратно брился два раза в день и непременно с горячей водой. Все это делало Шмулевича белой вороной и объектом тихих (в основном доброжелательных) насмешек, причем только за глаза — все знали, что с комиссаром шутки плохи.